Наши достижения

- сидеть в кино,

- слушать радио,

- ждать поезда

- и давать интервью.

От этих вещей меня размаривает сон. И особенно последнее.

Но, увы, интервью неизбежны. В особенности перед концертом.

Мой интервьюер оказался простым и симпатичным человеком. Он позвонил мне по телефону и сказал:

- Послушайте! Мне надо от вас интервью брать. А у меня тут, того... свояченица замуж выходит! Да вы еще, говорят, живете где-то у черта на куличках! Знаете что? Будьте "спорт": напишите сами. А?..

Я подумал, как Розанов в "Уединенном":

"Принимая во внимание, что он любит мои стихи и что у него свояченица - девственница..."

Напишу сам.

Я взял карандаш и бумагу, сел перед зеркалом, чтобы лучше видеть своего собеседника, и решил начать прямо с главного.

- Александр Николаевич, - сказал я, - что вас больше всего волнует? На сцене, конечно.

Вопрос был задан очень умно и тонко. Я сразу попался на эту удочку.

- Как вам сказать?.. На сцене, - сказал я, - мне всегда было страшно! Я думал: вот сейчас кто-то вскочит, кто-то крикнет: "Господа! Да ведь это же ложь! Это обман! Этого не бывает! О чем он поет? Любовь? Какая любовь? Сказки!

К черту! Долой его!.. "

И все полетит в бездну. Ноты, цветы, рояль... Все завертится... Люди, звери- все сольется в одно. Кто-то будет топтать меня ногами и кричать:

- Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе!

И сердце зазвенит и лопнет, как мыльный пузырь! А ведь, если подумать, что такое актер? Человек, который претендует на внимание и время публики. Он как бы говорит:

- Смотрите на меня! Слушайте меня! Покоритесь мне!

Но для того, чтобы занимать своей персоной внимание деловых, занятых и серьезных людей, надо быть неисчерпаемо интересным, значительным, многогранным.

А что мы, актеры, знаем наверное?

Ничего.

Что знает укротитель, входя в клетку со львами?

Он надеется остаться в живых!

Вот и все.

Как-то в Нью-Йорке я ехал в такси с Шаляпиным на его концерт. Зал "Карнеги"- на четыре тысячи человек - был распродан задолго. В такси мы молчали.

Перед самым театром Ф. И. обернулся ко мне:

- Послушайте, - сказал он. - А вдруг они скажут: "Чего эта старая лошадь вылезла на сцену?"

Я сразу не понял.

- Кто "они"?

- Ну публика!

Я искренне возмутился:

- Ну как вы можете говорить такие вещи, Федор Иванович? Вы - Шаляпин! Вы не имеете права так говорить о себе!

Ф. И. грустно улыбнулся:

- Подожди, они тебя еще разорвут когда-нибудь...

И я понял его. Потом. Подумав.

Но как мало актеров, понимающих это! Обычно самые большие самолюбия бывают у маленьких актеров. А у парикмахеров и еще больше.

Я помню, за кулисами перед спектаклем премьер капризничал. Парикмахеру приходилось переделывать парик несколько раз.

- Не то! - злился премьер. - Не годится! К черту! -

И он швырнул парик на пол.

Парикмахер обиделся.

- Что вы мне говорите "не годится"! Что я, вчера начал работать с париками? Я, слава Богу, уже двадцать лет на болванах работаю!

Ответ был потрясающий. Премьер стал добрее...

*   *   *

Мы покурили. Дальше беседа не клеилась.

Чтобы помочь интервьюеру, я задал вопрос Вертинскому:

- Ну а как вам нравится наш театральный Шанхай, Александр Николаевич?

Вертинский оживился.

- О, чудный город! Я нигде не видел такого количества поющих, играющих, танцующих, взывающих и глаголющих людей, как здесь. Обратите внимание: если в ресторане, например, сидят 20 человек, то четверо из них - певцы, двое - конферансье, пятеро- танцоры или танцовщицы, а остальные - театральные критики.

- А где же публика? - спросил собеседник.

- Публика? Она приходит в кабаре уже со своей программой. Публики нет. Есть актеры. Как немцы со своими бутербродами ходят в театр.

Они сами - программа! И актеры им не нужны.

В Шанхае все - актеры. Правда, многим в эмиграции пришлось уйти от любимого дела и заняться торговлей, коммерцией и еще чем Бог послал, но все - играли, все - "занимали положение".

Когда-то Балиев, рассердившись на своих актеров, сказал:

- Пусть уходит вся труппа! Мне не нужно актеров. Если я захочу, у меня пожарные будут играть!

- Я думаю, что если Шанхай захочет...

Он перебил меня:

- Вы говорите только о мужчинах?

- Нет, о дамах тоже. Пример? Ну вот выйдите на Жоффр в хорошую погоду:

- Моничка, - услышите вы, - как тебе нравится? Соня хочет петь "Травиату". Ну? Не нахальство? У меня же эта партия выучена наизусть! Я же могу ее во сне петь! Хоть даже без дирижера...

"И без публики", - злобно думает Моничка, но говорит другое:

- Странно. Она мне еще за лисицы не заплатила, а уже лезет в "Лайсеум"!

А иногда разговор бывает другим.

- Вы знаете, Галочка, что надо поставить на Рождество у нас в кружке? - говорит юноша ковбойского типа.

- Что?

- "Хижину дяди Тома".

Галочка, которая играет небольшие роли, презрительно поводит плечами:

- Все равно здесь некому сыграть "Хижину".

Идея умерла.

Мой друг Копочка, который все знает задолго и наверняка, иногда таинственно говорит мне:

- Вы видите эту даму с нотами?

- Вижу.

- Как вы думаете, что она сейчас делает?

- Не знаю.

- Подкапывается под Лакме!..

Через месяц - бац: афиша!

Из проклятого актерского любопытства я иду в театр. Через 10 минут я уже вылетаю обратно. На глазах у меня слезы бешенства.

- Копочка, - говорю я. - Не хочу быть актером. Не хочу! Не хочу! Почему я не академик, не герой, не мореплаватель, не плотник? За что, за что я, несчастливый, уродился актером?! Копочка, возьмите меня из этой жизни, отдайте меня в солдаты или зубные врачи! Я не могу... 

Копочка пугается:

- Только не делайте мне здесь истерику! - шипит он. - Люди слушают... Дойдет до нее! А я у ее мужа зубы лечу!

Замолкаю.

- А мне она нравится! - громко говорит он - так, чтоб все слышали. И добавляет тихо: - Ей-богу!..

- Вы паршивый неврастеник! - говорит он мне на другой день. - Вам нельзя ходить в театры! Вот читайте: газеты же ее хвалят!

Я читаю: "Хорошо пела Булкина, чего нельзя сказать о декорациях".

Действительно нельзя.

Борьба бесполезна.

А с прессой тем более. Во-первых, пресса всесильна. Меня учили, что это шестая держава. А во-вторых, им и карты в руки. Они-то знают лучше нас.

Пресса у нас, конечно, добрая, очень добрая. И внимательная к актерам. Маленькие дарования она тоже не забывает отметить.

Как-то читаю:

"Очень хорош г-н Бабушкин в роли лакея. Артист, видимо, проделал большую работу над собой".

- Копочка, - говорю я, - так это же расклейщик афиш!

- А что, по-вашему, это не работа?

Молчу.

Как-то в Ревеле я встретился с моим другом - большим критиком Петром Пильским. В это время в Ригу, которая была рядом с Ревелем, приехала Карсавина.

Рижская газета "Сегодня" заказывает Пильскому статью о ней.

- Петр, - говорю я, - что же это "Сегодня" тебя просит писать о ней? Газета большая, что у них там, написать некому, что ли?

Пильский смеется.

- Дело в том, - говорит он, - что у них там, в Риге, произошла, если так можно выразиться, "растрата эпитетов".

- Что это значит?

- Ну, понимаешь, они там на своих доморощенных балерин, на разных там Олечек и Танечек истратили все восторги, и уже о Карсавиной им сказать нечего. Слов нет. Вот они и просят меня написать!

*   *   *

Мы замолчали. Мой собеседник в зеркале уже зевал.

- Да...- задумчиво сказал он. - Вы действительно того... Неврастеник.

Он встал и откланялся.

- Привет свояченице! - крикнул я ему вслед.

Следующий рассказ