Было это в Киеве, в дни моей юности. Был я тогда худ и светловолос необыкновенно. Прямо был до жалости блондин. А виски зачесывал не как все, а "из протеста" - наружу, к носу.

Знавал я в те годы одного симпатичного парня. фамилия его была, кажется, Ковальчук. Писал он ладные вывески, малярил, но в душе считал себя художником и не понятым слепой и завистливой толпой талантом. Был Ковальчук громадного роста и такой же силы, а жену имел маленькую, щупленькую, но ядовитую, как стрихнин. Самое удивительное, что эта маленькая, худенькая женщина била гладиатора Ковальчука без всякой пощады, а он кротко подчинялся выходкам фурии. Иногда только, когда вконец исчерпывалась его воловья кротость, Ковальчук переходил в наступление. Тогда он усаживал свою крохотную жену на верхушку высокого шкафа и держал ее там до тех пор, пока она не просила прощения.

Случилось как-то, что я долго, несколько месяцев, не встречал Ковальчука. И вот однажды в нежный весенний день бреду я по Крещатику и слышу, что меня окликают. Поворачиваю голову и вижу перед собой здоровенного парнюгу с узелком в руке. Из узелка заманчиво выглядывают горлышки двух бутылок.

- Ковальчук! Какими судьбами?

- Саня!- говорит он упавшим голосом.- Саня, друг, пойдем. 

- Куда пойдем?

- К ней...- Взор Ковальчука заволакивается слезой, рот кривится в горькую гримасу.- К ней... К Дунечке моей... Помянуть ее...

- Как помянуть?.. Да ты что? С утра, что ли, еле можахом? 

Краткий разговор выясняет, однако, что Дунечка действительно уже три месяца как умерла. Заболела, слегла и умерла. Бог дал, Бог и взял.

- Жалко,- говорю я.- Очень жалко. А что это у тебя в узелке?

- Водка... И закуска... Сегодня ведь поминальный день. Пойдем помянем.

Дело было молодое, времени свободного у меня было больше всего, и мы пошли. Пришли на кладбище, пришли к указанной Ковальчуком могилке, сели. Развязали узелок, вынули две бутылки водки. Вся закуска оказалась всего-навсего из двух кусков сахару. Стали выпивать. Опрокинем стаканчик, куснем или лизнем сахару и - опять.

- Дунечка...- стонет Ковальчук,- Дуняша, цветик мой... Кохана моя... Саня, Саня, ты помнишь, как я любив, как я обожав?

- Угу...- неопределенно отвечаю я, вспоминая сцены со шкафом.- А ты что ж, сам, что ли, памятник-то поставил?

- Сам,- всхлипывает Ковальчук.- Сам... Все своими вот этими руками. Выпьем, Саня-

Тем временем первая бутылка подходит к концу и открывается вторая.

- Я тебя прошу...- надрывно стонет Ковальчук.- Я тебя прошу, Санька, копни ты дырочку в могиле... Копни пальцем, я тебя прошу... Уважь!

- Да зачем?

- А мы ей водочки нальем... Ей... Дуняше... Коханочке... Пусть и она выпьет... Пусть...

Я выкапываю ямку, Ковальчук наливает водку. Сухая земля быстро впитывает влагу.

- Ишь ты!- вдруг восхищенно восклицает приятель.- Как выпила, а? Всегда горилку, стерва, любила...

Но ничто не вечно под луной, и вторая бутылка подходит к концу. Скепсис, сомнение закрадывались в мою душу.

- Не может быть...- замечаю я.- Неужели ты все сам сделал- и памятник, и оградку?

- Все! Все! - кричит Ковальчук со страшным рыданием в голосе. - Усе сам зробыв! И могилку, и оградку. И здесь усе мое творчество! И дощечку сам своими руками напысав. Читай! Смотри!..